|
Опубликовано в
«Науке в Сибири», 1997, № 11
Карма Кармалюка
Читатели вправе поморщиться при виде этого заголовка. Конечно, он плох — какая-то поверхностная игра слов, плеонастическое бряцание случайно
совпавших созвучий… Но соблазн остановиться именно на этом неглубоком каламбуре усиливается по мере знакомства с жизнью Устима Кармалюка, родившегося 210 лет назад, 10 марта 1787.
Громовым ударом судьбы, грозившим расплатой за все деяния, бывало для любого помещика Подольской губернии появление Кармалюка с ватагой. Легендарный
мститель, украинский Робин Гуд, поклявшийся не проливать кровь и не загубивший ни одной души, восстанавливал справедливость экспроприациями и раздачей панского добра беднякам.
Эпитет «легендарный» следует понимать в буквальном смысле. Ещё при жизни о Кармалюке слагали легенды и песни, а объём художественных произведений о нём в десятки раз превосходит объём документальных источников — это несмотря на то, что его повстанческая деятельность длилась двадцать с лишним лет, охватила кроме Подольской губернии часть Киевщины и Бессарабии, что в движении приняло участие около 20 тысяч человек, что правительство вынуждено было в 1833 создать специальную Галузинецкую комиссию для координации карательных мер — стало быть,
документов было изрядно. Крупные произведения о Кармалюке оставили лучшие представители украинской литературы — Марко Вовчок*, Михайло Старицкий, Степан Васильченко, Василь Кучер. Харьковскому композитору Валентину Костенко принадлежит опера «Кармелюк» (фамилия писалась и через «а», и через «е»). Фольклорные произведения о народном герое собирали Мыкола Костомаров и Тарас Шевченко. Народная молва приписывает этому благородному разбойнику авторство ряда песен (в некоторых случаях
это, видимо, действительно так, хотя самая известная, «За Сибiром сонце сходить», сочинена, вопреки молве, всё же не им).
В результате образ Кармалюка как исторической личности уже невозможно отделить от легенд и преданий. К тому же многим авторам не терпелось приукрасить этот образ на свой лад. Так, биограф знаменитого бунтаря Владимир Канивец в книге, вышедшей в 1965 в серии «Жизнь замечательных людей», пытался, путаясь в фактах, сдвинуть дезертирство своего персонажа с 1813 на весну 1812 года (когда помещик только-только сдал непокорного крепостного в солдаты). Мотивы писателя, известного своей приверженностью политической конъюнктуре, понятны: не может народный герой дезертировать, когда идёт Отечественная война. Но в том-то и дело, что для украинских крестьян эта война не была отечественной. Польские помещики (а в Подолье большинство помещиков было
поляками), лишённые государственности, ориентировались на Наполеона, создавшего Варшавское герцогство — марионеточное, но всё же какое-то подобие своей державы. А для крепостных что польский пан, что русская власть были одинаково враждебны. (Аналогичная ситуация была и во вторую мировую войну, когда бойцы Украинской повстанческой армии, неправильно называемые бандеровцами — Степан Бандера в это
время сидел в Заксенхаузене и руководить ими никак не мог,— сражались и против гитлеровцев, и — позднее — против большевиков. Но их участие в антифашистской борьбе советская историография замалчивала.)
Продолжая традиции запорожцев и гайдамаков, Кармалюк отстаивал, по словам этнографа С. Максимова, «с энергией, последовательностью и благородством козачью волю и долю от панского произвола». Селяне приходили к нему с жалобами на помещика — и он выезжал «по вызову».
Его неоднократно арестовывали, но всякий раз он бежал — то из-под конвоя, с помощью соратника, переодетого генералом (возможно, легенда), то из
неприступной тюремной башни Каменец-Подольской крепости, стоящей на обрыве, прямо над бурной рекой Смотричем (исторический факт). Четырежды его ссылали на каторгу в Сибирь. Вероятно, предание о его отчаянном побеге из Нерчинских рудников не соответствует действительности: когда в 1818 его сослали в Забайкалье, он бежал с этапа, ещё в Вятской губернии, а последующие ссылки были в Тобольск. Столь же легендарным кажется и сообщение, что во время одного из побегов он, за неимением лодки, переправился через реку Урал на воротах. Но эти легенды широко бытовали, их с восхищением повторяли во всех сибирских острогах. Об этом упоминает, в частности, петрашевец Ахшарумов.
В 1825, после этапа, длившегося больше года, Кармалюк из Тобольской каторжной тюрьмы попал в Ялуторовск: на тамошнем винокуренном заводе требовался
специалист, а где ж таких специалистов искать, как не среди украинцев. Вскоре бежал, был схвачен и помещён в гораздо худшие условия, уже на медеплавильный завод. Побег отсюда (один из самых знаменитых) документирован. Осенью, во время ночной бури, Кармалюк выломал решётку, собрал рубашки всех сокамерников и связал их в длинное полотнище. К концу привязал камень и забросил за частокол тюрьмы. По этому висячему мосту, прямо из окна за ограду один за одним перебрались все узники — утром камера была пуста. Через несколько месяцев помещики снова дрожали в своих усадьбах.
В 1828 — опять поимка, опять Сибирь (Боровлянский стекольный завод в Тобольской губернии), опять побег.
…Никакой человек, исполняя волю рока, сам от рока не свободен. Кармалюка, так же, как и многих других, как его «коллегу», легендарного опрышка Олексу Довбуша, судьба настигла при встрече с женщиной. Одни пишут, что она была его любовницей, другие — что в её хате должна была состояться конспиративная встреча Кармалюка с кем-то из товарищей. Было ли это женское коварство, или хозяйка была подкуплена, или просто запугана — мнения тоже расходятся. Кармалюк шагнул за порог и был тут же застрелен: в сенях была шляхтянская засада.
Стреляли, говорит предание, не пулей, а пуговицей — только так можно убить «характерника», т. е. колдуна, каковым считали атамана. Существует и
предание, будто от кармы не ушли и убийцы, которых якобы сослали в Сибирь: никто не поручал им убивать Кармалюка. На самом же деле они были награждены Николаем I.
Вот такая карма.
* В её «сказке» «Кармелюк» особенно чувствуется мотив судьбы. Собственно, ничего сказочного в этом произведении нет, разве что общая стилистика, но никакого волшебства. Зато очень отчётливо ощущается дыхание какой-то мощной силы, которая заставляет юношу из довольно зажиточной семьи бросить хозяйство, молодую жену, ребёнка и начать борьбу за справедливость — не ради себя, ради других угнетённых и обездоленных…
|
